ВЛАДИМИР ГУБАНОВ
Стихи из будущей книги
«ПЕРЕКРЁСТОК ВЕТРОВ»
Вечерний аккордеон
Промокли улицы вечерние,
но непогоде вопреки
одной мелодии свечения
не угасают огоньки.
Они несут мотивчик давешний
в оцепеневшие дворы
под перламутровые клавиши
пассажей уличной игры.
Дома озябшие сутулятся,
проулки тёмны и сыры,
тебе же, барду этой улицы,
другие видятся миры.
Но за пустяшными беседами,
своих не ведая путей,
мы, осторожные, не следуем
простой мелодии твоей.
Помилуй, уличной симфонией
надолго ли утешишь ты,
безвестный баловень гармонии,
среди обмана и вражды?
Покуда мгла висит осенняя,
какой, помилуй, нам резон
услышать вестником спасения
нелепый твой аккордеон?
… Казалось, мир уже в агонии
и потемнели небеса,
а ты, возлюбленный гармонии,
творишь такие чудеса!
Забытой музыки свечению
мирволят лики всех святых
и повинуют нас учению
волшебных клавишей твоих.
Севастопольский трамвай
Он в весеннем завихреньи,
в тихой пустоши земной,
словно тайное знаменье,
по Большой летит Морской
мимо летних рестораций,
над горячей мостовой,
где зелёный дым акаций
и жасминовый прибой.
О, возок провинциальный,
старичок-империал!
Ты какой великой тайной
горожан околдовал?
Чем из северного тлена
зазываешь юный май –
вестовой его бессменный,
севастопольский трамвай?
… За минувшими годами
нам увидятся во сне
строгой дамы, строгой дамы
удивлённое пенсне,
гимназиста на подножке
загорелый локоток,
а в окошке, а в окошке –
синей бухты лоскуток.
В это светлое мгновенье
что превыше всех прикрас,
неподвластное забвенью
очаровывает нас?
Моря чистая полоска,
южный полдень налитой
и – нелепая повозка
на брусчатке голубой.
Где, мучительно неловки,
двое, прячась от зевак,
проезжая остановки,
не расстанутся никак.
И во власти милых ручек
(Бог, удачу призови!)
восхитительный поручик
изъясняется в любви.
… В час, исполненный моленья,
увези нас в этот рай,
в эти давние мгновенья,
севастопольский трамвай!
В Аполлоновку, где тает
дребезжащая свирель
и где рельсы заметает
тополиная метель…
Голубые голуби любви
Будничную прозу разорви,
посмотри, мой друг, какая прелесть –
вновь на нашу улицу слетелись
голубые голуби любви.
Трепету холёного крыла
вдумчивое вторит воркованье…
В уличной такой фата-моргане
столько благодушья и тепла.
О, мой невесёлый визави!
Что теперь твои разуверенья,
если нам ниспослано знаменье –
голубые голуби любви?
Что твои порожние лари
и надежд истраченных крушенье,
если поднебесное круженье
прочат голубые сизари?
Нас ещё одарят небеса:
отметая прошлые секреты,
мы, одной любовию согреты,
в новые поверим чудеса.
Это ведь не купишь за рубли…
Если бы не говор голубиный,
синие дворовые глубины
никогда б любовью не цвели.
Видно, милый друг, у нас в крови
в истину уверовать такую,
и тогда надежду наворкуют
голубые голуби любви.
Перламутровый прибой
Где луною просвечено облако
и созвездий висит полотно –
кипариса безмолвствует колокол,
гераклейское бродит вино.
И откуда, скажи мне, бессонница?
Неужели всему и виной –
кипарисов зелёная звонница,
перламутровой пены прибой?
Наших рук мимолётность касания –
и не держит уже тетива
сумасшедшие наши признания,
потаённые наши слова.
Полетим за степной паутинкою,
где цикад неустанный минор,
что играет старинной пластинкою
на игле фиолентовских гор.
И пускай о столетия сточатся
и сойдут в океан берега,
но для нас это лето не кончится,
наши души не тронут снега.
И навеки, поверь мне, запомнятся
и отныне пребудут с тобой
кипарисов зелёная звонница,
перламутровой пены прибой.
На подрамнике Клода Моне
В петербургский окраинный рай
увези нас, летучий трамвай,
и навеки меня окольцуй,
доверительный твой поцелуй.
Унеси, золотая ладья,
на осколки людского жилья,
где, представьте, в зелёном окне
тлеют всполохи Клода Моне.
Кто сказал, что февраль не поёт,
вековой созывая поход,
в водосточные трубы трубя, –
это всё, милый друг, про тебя.
Нас несла золотая ладья…
Что припомнить могу ещё я?
Эти дни мы горели в огне
сумасшествия Клода Моне.
… Пусть негладко порою в судьбе,
век неверный, признаюсь тебе:
как безумно ты нас ни тасуй,
мне всё памятен тот поцелуй,
тот окраинный призрачный рай,
золотой петербургский трамвай…
Жизнь моя утопает в вине
на подрамнике Клода Моне.
* * *
Будет разлука легка и светла…
Нашей судьбы запятая
так осторожно в ночи нас вела,
по переулкам плутая.
Мы не дошли до туманной черты.
Гаснет зари позолота…
Спросим совета у этой звезды,
тлеющей над горизонтом?
Вот и причал мой. Горит синева.
Плещутся волны негромко.
Я не расслышал простые слова,
что вы шепнули вдогонку…
. . . . . . . . . . . .
Что ж непутёвая наша гульба
счастье надёжное прячет?
В нынешней жизни, видать, не судьба,
в новой – всё будет иначе.
Мишка, севастопольский мальчишка
М.Лезинскому
Шикарный город Хайфа!
Но не найти в нём кайфа,
и, если честно, мне тут не лафа.
Всё слышу отголоски
оркестров на Приморском,
и, признаюсь, кружится голова.
Гуляли мы когда-то,
портовые ребята,
и каждый был, конечно, не святой.
Но верные подружки
встречали нас в пивнушке,
в той самой – помнишь? – на Большой Морской.
– Чему, скажи, тут удивляться, Мишка?
Ты просто севастопольский мальчишка.
Я парень был неброский,
но выйду на Приморский –
фортуна улыбалась мне тогда –
и, помнится, на Графской
по мне стреляли глазки –
такие, что и горе не беда!
Забудутся едва ли
жюльенка из кефали
и мидии под крымское бордо,
объятья на Хрусталке
неведомой русалки,
мигалки милицейского ландо…
– Чему, скажи, тут удивляться, Мишка?
Ты просто севастопольский мальчишка.
Огни вечерней Стрелки,
луна над Корабелкой…
Неужто всё сгорело без следа?
А лепестки акаций
в бокалах рестораций…
Забыть об этом? Что вы – никогда!
… Плесни себе муската,
пусть отблески заката
напомнят наши молодые дни.
А я, поверь, не скрою,
но снится мне порою:
ты шекели меняешь на рубли…
Письмо в Интернет
Где вы сейчас, мои прелестные евреечки?
Пусты без вас на летнем Примбуле скамеечки.
Другие девочки теперь сулят восторги:
кто – на Малашке, кто – на Исторке.
А вы, далёкие, кого теперь морочите?
Где свои пёрышки серебряные мочите?
Неужто в ласковой Кубани, в тихом Доне?
Кто – в Иордане, а кто – в Гудзоне…
Под колпаком полярной ночи
Живём под колпаком полярной ночи,
затёртые снегами на века.
Разгадываем тайны многоточий –
посланий, что летят с материка.
Не трепетные снасти бригантины,
не радужные блики парусов –
винты радиоактивной субмарины
несут нас от ледовых берегов.
Всегда на нерастраченном пределе,
в любви на расставания легки,
подводные листаем параллели
в отсеках из титановой брони.
И музыка торпедного затвора
не заглушит забытые миры,
когда на индикаторах обзора
мы видим тополиные дворы.
А где-то благоденствует природа,
полуденные блещут небеса…
У нас всегда другое время года,
другие часовые пояса.
Мы, ледяной пучины посредине,
от берега, как прежде, далеки,
несёмся на урановой турбине
в отсеках из титановой брони.
РАДУГА КРЫМ
Вековая ладонь Чатырдага
Памяти В.Мальцева
Ветер щёки нам бреет недобрый
и штормовки, как панцирь литой.
Отворив снеговые затворы,
мы идём чатырдагской грядой.
Мы, мятежники снежного ада,
за собой не оставим следа.
Нас уносит метель без возврата –
в леденящую муть, в никуда.
Пусть нас ветер толкает с вершины,
мы с улыбкой ему говорим:
– Чатырдаг верховодит над Крымом,
ну а мы – верховодим над ним!
Крепко сбитая наша ватага
побеждала в огне и воде.
Вековая ладонь Чатырдага
нас удержит и в этой беде.
И пускай нас не впишут в анналы,
но в дремотном снегу января
мы венчаем не зря эти скалы
и метели буравим не зря!
Пилигримы Нового Света
И.Ганже
Мы спешим от любого ристалища,
показные обходим пиры.
Потаённые наши пристанища –
на крутых перевалах шатры.
Нас извечно зовут пилигримами.
На туманных орбитах планет
мы, блуждая путями незримыми,
всё мечтаем открыть Новый Свет.
Жить нелегко, поверьте, нам
под парусами;
вечно гадать: а что же там –
за небесами?
Книги о далях голубых
тихо листаем,
тайну своей земной судьбы
не разгадаем.
Будем в синей лагуне Разбойничьей
флибустьерами чистых кровей.
Так судьбе нашей, видно, невольничьей
в этом мире надёжней, верней.
Бригантина под ветром корёжится…
Триумфальных не ждите вестей.
Наши души, поверьте, продолжатся
мириадами млечных огней.
Фиолетовый мыс Айя
Т.Ворониной
Яхту ночью качает легко волна,
бьёт о борт, белобрысая.
Бухта Ласпи дождём заштрихована.
Белым призраком – мыс Айя.
И откроется в иллюминаторе,
как просвет в лабиринте скал
на мерцающем в рубке локаторе,
одинокий в ночи причал.
А наутро, такая прелестница,
при рожденьи седьмого дня
в облака поднимается лестница
восхитительной Куш-Кая!
Под мелодию очарования,
за собой в небеса маня,
мне дарует свои очертания
фиолетовый мыс Айя.
… И бывает, что в будничной замяти
в сигаретном дыму грущу,
я на карте невыцветшей памяти
этот мыс всё ищу, ищу.
И мне снится без лишних прикрас она,
поднебесная та стена –
синим облаком перепоясана,
к дальним звёздам вознесена.
Акварели Коктебеля
Вижу улочку кривую
на щербатом берегу,
голубую мостовую,
тополиную пургу…
В упоительном апреле
на волшебном полотне
акварели Коктебеля
мне увиделись во сне.
В этом давнем наважденьи
всё невнятно, вразнобой:
синих гор нагроможденье,
фиолетовый прибой,
и на улице вечерней,
где прохожих толкотня,
в удивительной таверне
ждёт художница меня.
Пусть поют виолончели
моей чудной визави,
акварели Коктебеля
благоденствуют в любви,
и по замыслам надежды
будет всё наоборот,
и она уже, как прежде,
рук моих не отведёт...
… Нынче с выбором мадеры
получился перебор.
С вышибалою таверны
полуночный разговор.
– Вот такие, брат, в апреле,
незабытые вполне,
акварели Коктебеля
мне увиделись во сне…
Песня о судьбе
Л.Болдову
Было время: пурга нам слепила глаза,
и, как прочие все, мы – ни «против», ни «за», –
презирая деньгу, зная – жизнь коротка,
счёт вели не на дни, счёт вели на века.
Нас теперь не узнать на развалах мечты.
Разве я – это я? Разве ты – это ты?
Разве мы – это мы? – если верим легко,
что весна не про нас, что весна – далеко.
Мы уложим судьбу в мириады дорог,
презирая деньгу, не жалея сапог,
и засветим огни нашей новой мечты,
будем: я – это я, будем: ты – это ты.
17.04.14, на следующий день
после прочтения Л.Болдовым «Майдана».
Чечётка на Большой Морской
Бью чечётку небрежно,
и Большою Морской
курс держу на прибрежный
переулок ночной.
Там под сводом акаций,
в их дремотном плену,
я из всех рестораций
выбираю одну.
В полутёмном подвале
подавальщик Али
мне подвинет в бокале
золотое аи,
а когда о десерте
разговор поведу,
он исполнит, поверьте,
что имею в виду.
Утолит мою скуку
без особых затей.
Телефон мне, как другу,
даст знакомой своей.
Я с подружкою этой
для начала – в кино…
Продолженье сюжета
видеть вам не дано.
Апрельское танго
В советское время в Севастополе были переименованы:
ул. Артиллерийская – в ул. Щербака,
ул. Малая Морская – в ул. Володарского,
ул. Соборная – в ул. Суворова,
ул. Никольская – в ул. Мичурина,
ул. Подгорная – в ул. Нефёдова…
Было стыло и вьюжно
миновавшей зимой.
Нынче в городе южном
тишина и покой.
Но легко обмануться:
в этот синий апрель
так и метит вернуться
снеговая метель.
А она уже близко,
и идёт неземной
снег на Артиллерийской,
снег на Малой Морской,
он сечёт по Соборной,
над Никольской кружит,
заметает Подгорной
воронцовский гранит.
И как будто вернулись
предвоенные дни,
но, увы, этих улиц
нас не греют огни.
Им, как видно, не скоро
возвратят имена...
Потому в этот город
не приходит весна.
Плач по Украине
(диптих)
1. Окопные частушки наших дней
Без войны банкиру грустно,
маркитанту не с руки
без божественного хруста
кровью пахнущей деньги.
Что же надобно банкиру?
От версты и до версты
чтоб вагонами – мундиры
и зелёные порты,
следом – пушки, пулемёты,
и везли туды-сюды
поезда за ротой роты
развесёлой пехтуры
и, конечно, – провианты
и цинковые гроба,
а на фронте маркитанты
приторговывали ба.
В чём забота маркитанта?
После боя угостить
капитана и сержанта –
им осталось-то пожить…
А ещё мечта банкира, –
чтобы взводный не жирел
и любой из бомбардиров,
сложа руки, не сидел,
чтоб солдатик из окопа –
в штыковую «на ура»
в два притопа, три прихлопа,
остальное всё – мура.
Иноземная купюра
задала ему урок, –
чтоб науку «пуля - дура»
на себе проверить мог,
чтоб за денежные знаки
в блиндаже он не дремал
и на танковые траки
свои кишки намотал…
… Было нас четыре роты.
Где же нынче наша рать?
За зелёные банкноты
полегли, е… мать.
2.Письмо галичанскому поэту
Пишу тому, кто трепетом объятый,
певучих слов нащупывает нить,
судьбой дарёные ему Карпаты
спешит в строку жемчужную излить.
Где голос твой, далёкий галичанин,
чей лоб высок, о сеятель добра?
Увы, твои уста хранят молчанье,
пришла раздумий тяжкая пора.
… Тревожный век. Недобрая година.
Разгульный дух днепровских кутежей.
Остаповская дремлет Украина,
андриевская – горячит коней.
Опять в чести заморские жупаны,
их тайный блеск – не жди от них любви.
Нас разлучают дымные Майданы,
где каждый крик замешан на крови…
Куда теперь, упрямый галичанин,
лежит твой путь, где крайняя черта?
К какой ещё невыразимой дали
зовёт твоя туманная звезда?
Тебе, что тот, что этот – всё едино,
пусть дальний берег, лишь бы не в плену…
Остаповская стонет Украина,
андриевская – празднует войну.
… Они идут, охвачены трясиной
чужих столиц мятущихся огней…
Страшней всего: ты с ними – и не с ними,
ты по судьбе, как прежде, в стороне.
Горят Майданы. У последней кромки
великий флаг полощется в пыли…
Вам не простят пытливые потомки
беду, что вы отчизне принесли.
В опустевшем ресторане
Я сошел, как видно, с круга,
и в обличье светляка
ненадёжной даже друга
представляется рука.
В опустевшем ресторане
погасили дымный свет.
Я во тьме, уже на грани,
на тепло надежды нет.
Где плюмажи на каретах
и придворный этикет –
среди вас на тех планетах
меня нет.
Что сулит с улыбкой лисьей
застарелый эпизод?
Неотправленные письма
улетят за горизонт…
Менуэт
ещё мне помнятся былые
года где листья золотые
гонял по кругу пустыря
постылый ветер сентября
тогда не знала эта осень
какие раны нам наносит
необратимое её
прощальным золотом шитьё
когда в возвышенной печали
сердца безудержней стучали
и разделяла души нам
тоска по дальним берегам
и это высказать успей-ка
когда деньков твоих копейка
тепло надежды хороня
тоньшает всё день ото дня
Прогулка по городской окраине
Неторопливые шаги по переулку.
Глухой окраины поблёкшие дворы.
Очарование несуетной прогулки
сулят очнувшиеся в памяти миры.
О, неприкаянной прогулки врачеванье!
Ты пожелтевшие листаешь письмена,
и потаённые кружат воспоминанья,
полузабытые всплывают имена.
Средь них одно… Увы, затёрлось это имя –
она богиней нашей улицы слыла.
Когда-то – ветреных фантазий героиня,
теперь – лишь памяти остывшая зола.
А ведь когда-то по-иному мне открылась,
за гаражами, где акация цвела.
Она в тот вечер никуда не торопилась
и первый раз руки моей не отвела…
ЗАБЫТАЯ ТЕТРАДЬ
* * *
Над Россией стылые дожди,
и, в туманы кутаясь свои,
провожает с нежностью
в грустной неизбежности
Русь свои полуденные дни.
Не поют хмельные соловьи
и не слышно Спасов на Крови…
Ты, за год уставшая,
все хлеба убравшая,
хоть зимою снежной отдохни.
И, как прежде, маревом седым
снег кружится над твоим былым…
Не печалуйся о нём,
осени себя крестом,
веруя лишь звёздам заревым.
<1979>
Студенческая прощальная
И вот приходит наше расставанье.
Минувшее спешит за горизонт.
И что нам это грустное прощанье?
Печалиться о прошлом не резон.
Смотри, как ветер сносит листья с ветки
и время разметает нас с тобой:
тебя уносит на череповецкий,
меня – на ленинградский «станкострой».
Мы на прощанье сложим рука в руку,
считая, что обняться ни к чему…
Мы не сказали многое друг другу,
не знаем даже сами, почему.
Перрон людьми заполнен до отказа,
и объявляют несколько минут,
в которые сказать всё можно сразу
и поезд твой обратно повернуть…
<1974>
Романс друзьям
Из той поры, где молодость на взлёте,
доверье рук, казалось, на века –
из той поры на самой верхней ноте
пришло ко мне дыхание стиха.
Мы там, друзья, ещё неразделимы,
и держит свет родного очага,
но минет год – хотим иль не хотим мы –
нас позовут другие берега.
И не найти тепла рукопожатья,
ушедших лет беспечные миры,
где юных дев счастливые объятья
и до утра кипящие пиры.
И повернуть былое невозможно,
как талый снег поднять на небеса.
Своих друзей я вижу еженощно,
как наяву, их слышу голоса.
Их голоса сливаются друг с другом,
они скорбят и клятвами частят…
Но не созвать, как прежде, – плечи кругом –
в своё родство не веривших волчат.
Покуда мы во сне лишь различимы,
судьба, сведи нас, встречи не порушь
и вознеси над грустью той причины,
что развела орбиты наших душ.
1988 (2011)
Поэт
Уже, казалось, совершенно ни к чему
к своим страстям полузабытым возвращенье
и прежней силы – это видно по всему –
не повторится поднебесное общенье.
Уже надежды на спасенье не сыскать
в оцепенении обратного отсчёта,
и верным другом принца Гамлета не стать
и не служить оруженосцем Дон-Кихота.
А коли так – зачем следы свои багрить
заради горсти обесценившихся унций,
когда осмелятся твой облик повторить
по пальцам считанные мудрые безумцы?
Кто пояснит лишённый логики закон,
кто распрямит узлы его хитросплетенья?
Ответ молчанием в веках не изменён,
и нет покоя от его неразрешенья…
Лето 1983 (2010)
Письмо
Быть может, запоздало, ну и пусть,
мой милый друг, тебе я признаюсь:
в губительном несовершенстве мира
смешна и беззащитна наша лира,
и в этом моя праведная грусть.
Ещё страшнее то, что слёзы прячу,
хотя я в этом мире что-то значу
и с мыслями заветными таюсь –
отсюда маета и эта грусть,
мечта решить высокую задачу…
Быть может, жизнь иного распорядка
наступит, и уже без той оглядки,
имея заповедные права,
мы изольём целебные слова –
тогда-то с нас и будут взятки гладки.
Ну, а пока достоинство храню
и в тоненькой кольчуге на броню
на верном Росинанте я бросаюсь,
и верую, что этим утверждаюсь,
пока неловкий меч не оброню.
04.03.1983 (2010)
* * *
А. Озерову
Живём лишь для того, чтоб прочность разорвала
закостенелых душ крамола наших строк,
по заспанным щекам безжалостно хлестала,
в разбуженных мозгах не находила сток.
Живём лишь для того, чтоб не в бетон укрытий
скрывалась от пальбы задумчивая рать.
Нам только крик трубы неровностей событий –
и мы уже клинка сжимаем рукоять.
Кто справа, слева нас – им пули не отлиты –
полкорпуса вперёд, полкорпуса назад.
А мы, как на плацу, – прицелам всем открыты,
шрапнель мундиры нам дырявит для наград…
Живём лишь для того, чтоб прочность разорвала
закостенелых душ крамола наших строк,
по заспанным щекам безжалостно хлестала,
в разбуженных мозгах не находила сток.
19.12.1982
Золото Клондайка
– Грех нам жаловаться, всюду везло,
перекатами пусть даже несло,
но сегодня на стремнине весло
расколото.
Нам уже не разделиться с тобой:
мы повязаны единой судьбой
и не просто так плывём стороной,
где золото.
– Я заметил по прошествии лет,
нам хватало на удачу примет…
– Это раньше, а сегодня – привет! –
истратилась,
и подмога для натруженных плеч –
не молитвы, а надежду беречь.
Но уж больно нехорошая течь
наладилась…
… Мы пробились и себя сберегли,
мы в отчаянье на дно не легли,
пусть течение вдали от земли
не плавное.
И, как видно, в этом только и соль:
ты с судьбой себя без ропота ссорь,
ну а там, как бы тебя ни несло, –
не главное.
11.03.1988 (2011)
* * *
Мечтам обратиться вели,
пусть даже немало греха в них,
в безудержные корабли,
презревшие тихие гавани.
Под их парусами царят
законы особого братства,
и счастье превыше наград –
земле неизвестной обрадоваться.
Матросы баллады поют,
что в мире подлунном исконны,
и правилом чести живут,
как цепью единою скованы.
И все, кто под флаги несли
зло смуты, на мачтах распяты –
отныне чисты корабли
и их паруса не запятнаны.
Им кажется в их чистоте,
что берегом правит измена,
а чистое всё в суете
на медные деньги разменяно.
Ждут порты, огнями горят…
Но как бы в любви ни везло там,
у них не в чести якоря,
пусть даже отлиты из золота…
04.08.1985 (2010)
Отрывок из письма Вертинского
… Мне эти листья запоздалые осенние
не разожгут уже огонь в твоём окне.
Из всех объятий памятуем лишь последние,
а поцелуи только первые в цене…
<1997>
на главную
|
