АЛЕКСАНДР ПЕТРОВ. ВОЗВРАЩЕНИЕ
У этих стихов, дорогой читатель, очень нелегкая судьба. Впрочем, как и у их автора – Александра Петрова (30.05.1952 - 08.05.1999).
А.Петров прожил сложную и очень недолгую жизнь. Совершенно неприспособленный, насколько я помню, к налаживанию домашнего очага и семьи, с трудом устраиваясь на
какие-то пустяшные работы, бесконечно одинокий и временами нелюдимый, он с радостью обрел пристанище в светлой лагуне КСП "Ахтиар", раскрывшись в среде энтузиастов
бардовского движения как прекрасный автор-исполнитель. Его творчество в свое время высоко оценил Юрий Визбор.
Потом Саши не стало. И его совсем забыли. Забыли его замечательные песни, забыли его диковинные стихи. Суета сует тому причина.
В 2000 году я решил собрать образчики его песенного творчества. И оказался
перед большой проблемой. Аудиозаписей песен А.Петрова сохранилось очень мало, а по большому счету, не было и вовсе. За исключением единственной подборки из 14-18 песен, записанных Сергеем Шишкиным
(Севастополь) на бобинном магнитофоне. Есть запись 3-4 песен А.Петрова в коллекции Геннадия Сопина, такого же севастопольского энтузиаста каэспэшных дел. И все, больше ничего нет. Исчез, можно сказать,
Саша Петров из нашей земной жизни, совсем исчез.
Когда встал вопрос о том, чтобы найти стихи А.Петрова, опять же мне помог С.Шишкин. Определенную помощь оказали Вероника Соболевская и Лариса Охрименко (работавшая когда-то вместе
с А.Петровым в одной организации). Кое-что сам "снял" с магнитофонной записи.
В 2017г. В.Соболевская предложила дополнить собранные стихи А.Петрова новыми, вновь обнаруженными в ее домашнем архиве, стихами этого поэта.
Так с миру по нитке, что называется, и появилась эта подборка из 67 стихотворений. Ее мы и предлагаем
вашему вниманию. И хочется верить, что время, которые вы потратите на знакомство с поэзией Александра Петрова, запомнится вам надолго.
На литературном сайте "Стихия" www.stihiya.org находится более 20 аудиозаписей песен А.Петрова. Их можно не только послушать, но и скачать.
Владимир Губанов (г. Севастополь)
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВ
стихи
* * *
Посвящается маме
Сердце – матушка,
по-украински «мамо».
Желтые оладушки,
песни без названья.
Как ладонь широкая,
судьба-верба цветет
без стороны и срока
сединой забот.
Детство мое резное,
раскрашенное,
по голове льняной
поглаженное.
Полиняло летом
земляничным.
Отсмеялось смехом
синичьим.
* * *
Мрамор выпятил синие жилы,
сжав шинели гранитных плит.
Он стоит для тех, кто выжил
горькой солью поминальных молитв.
Мрамор бел, как букет необвядший,
тишиной в медсанбатных крестах,
а солдатам упавшим – подвязками,
белым облаком в блестких глазах,
белым цветом недождавших девчонок,
белой памятью исписанных листков,
белым горем посмертных похоронок,
белой волей рассыпчатых снегов.
Белый цвет – девичья радость,
сумасшедший свадебный цвет.
Эта радость навеки осталась
белой тенью громких побед.
* * *
Я еще не пьяный,
и уже не трезвый.
Расскажи, упрямая,
чья же ты невеста.
Улыбнись, красивая,
обернись, тревожная,
спрячь под рук изгибами
голову порожнюю.
Я перед тобою
вынусь наизнанку.
Посиди со мною,
гордая славянка.
Что ж ты заалелась
красотою броской?
Наклонись, несмелая,
золотой прической.
Я ведь тоже русый,
песни петь удалый.
Только бы проснуться
от зимы усталой.
Только б раскачаться
от тоски кромешной,
стану целоваться,
как святой и грешный.
А ты – «вчера» не спетое,
забытое «сегодня»,
счастье семицветное,
волюшка господняя.
Голову повинную
вострый меч не рубит.
Красавица былинная
парня приголубит.
НА НЕЖНОСТИ КАЧАЮТСЯ ДОМА
Посвящается группе знакомых
Все правильно, но я хочу сказать,
что в гордости судьбы неопалимой,
нам некогда, склонясь, к губам прижать
несмелые глаза своих любимых.
На нежности качаются дома,
но что-то главное уйдет, прикрыв калитку,
а суета, а кутерьма
закручивает тоненькую нитку.
Мельканье лиц, мельканье срочных дел,
а нить затягивается над головами,
и наступает вдруг оборванный предел,
и падают дома, колясь углами.
Не береженных Бог не бережет...
Не будет утра, вечер будет вечен.
И случай наливает посошок
за мутную любовь случайной встречи.
* * *
Жил-был граф Потемкин,
по лестницам ходил,
крестьян гонял в поденки,
себя в трактир водил.
Держал он псов собачьих
голодными на ночь.
До молодых чудачек
охотник был охоч.
Жил граф, как туз на сале,
без горестей вдали
и жизнь ему казалась
малиной разлюли.
Но как-то раз кольнуло
в морщинистом боку,
и графья жизнь вильнула.
Ку-ку, кукареку...
ДРУЗЬЯМ
Кому бесценны бог, кому – природа,
кому – любовь в искусственной фате,
а мне – друзей упрямая порода,
разысканные братья в суете.
И вечен будет тот, кто в дружбе верен,
над болью друга голову клоня.
Я б десять раз на смерть пошел за веру,
лишь только б, только б верили в меня.
И вечным будет тихое причастье,
на кухне с другом помолчать
о том, что человеческое счастье
так трудно на земной земле встречать.
Кому бесценны бог, кому – природа,
кому – любовь в искусственной фате,
а мне – друзей упрямая порода,
разысканные братья в суете.
РОССИЯ
Ю.И. Визбору
О, сколько голосов Россия потеряла,
не приголубила, не сберегла.
Как первая любовь, в слезах стояла,
как поздняя любовь, всегда ждала.
А сколько голосов в тебе кричало,
моталось на пролетках и волах...
Да тишина лишь облака качает
в туманных и разливных зеркалах.
И в том твоя вина, твое прощенье,
всех, кто винил, и кто простить не смог,
что ты стояла на пересеченье
своих, своих же собственных дорог...
И сколько хватит сил и хватит срока,
рождаться будут у тебя певцы,
ну, а судьба, судьба своим оброком
лишь вороных уводит под уздцы.
О, сколько голосов Россия потеряла,
не приголубила, не сберегла.
Как первая любовь, в слезах стояла,
как поздняя любовь, всегда ждала.
СОНЕТ ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ
И есть удар в спокойных расставаниях,
как будто у двери последний щёлк.
И я не жду, не жду, не жду еще.
Потом друзья качают головами...
Слово резкое каталось на ноже,
умно, и сказанное к месту.
Потом, когда-нибудь, без каверзного блеска
мы заживляем рану на душе.
... Семья, авоська, белый волос.
Вдруг, к булочной на полпути,
как будто... нет!.. похожий голос.
Что ж я купить хотел? Бог память приведи...
ИРИНЕ
Ближе! Нет, не надо ближе –
ближе будет, как в Париже –
на блестящих каблуках.
Ах, капканистый канкан!
Просто будет – очень просто,
не по сердцу, не по росту.
Пусть пока от нас вдали
притяжение земли.
Под изгибом, под извивом
притяжения руки.
Боже мой, как мы счастливы!
Боже, как мы далеки!
Между нами, как вязанье
из невысказанных фраз, –
тонкий стыд иносказанья
тонко оплетает нас.
Ближе! Нет, не надо ближе!
Ближе просто не услышу –
ни дыханья, ни души,
не спеши же, не спеши!
У излома, у излуки
чьих-то дел и чьих-то глаз
чьи-то тени, чьи-то руки
перепрятывают нас.
Ближе! Нет, не надо ближе!
Ближе просто не увижу –
в наказанье суеты,
незнакомые черты.
ПЕСНЯ К СПЕКТАКЛЮ «БАЛАГАНЧИК» А. БЛОКА
Любимая моя, моя мечта,
неясная, колеблешься и манишь.
Чужда тебе земная суета,
ты не простишь, но ты и не обманешь.
Ты за окном, о мой полночный сон,
мое согретое дыханье.
День прогрохочет колесом,
однообразно-пестрым балаганом.
Мы здесь живем, как будто бы всегда,
как будто бы удачливы и строги.
Но однажды, однажды, как беда,
к нам не приходят брошенные боги,
и Вера, и Надежда, и Любовь,
бесстрашие и вдохновенье.
Они уходят, как из жил уходит кровь,
и в этом их прощанье нет прощенья.
И снова тишина, и ты со мной,
безмолвна, милосердна и прекрасна.
Как будто мы идем одной тропой
и будет ночь, и будет утро ясным.
ПУШКИН. ДУЭЛЬ
Вот сходятся. Упали бурки.
Скрипит, скрипит под шагом снег.
Остановите эти руки!
Остановите этот век!
Но вороньё взметнулось эхом,
и снег, осыпавшись, блеснул.
Его, как маленького, укрыли с верхом.
В дороге, кажется, уснул...
И крики: «Сашенька, ответь!»,
и тело, шаркнув, вносят боком.
Недолго меж землей и богом
висеть курчавой голове.
... Дыханье, сбившийся волан,
свеча и говор по углам.
«То позовет, то забывает...».
«Помилуй Бог, один ответ...».
А свечка тает, тает, тает.
И всё слабей, слабее свет.
Слабеют розовые блики,
сплетаются на потолке,
и будто бы скрипят калитки
в деревне, крики на реке...
И над душою виснет крыша,
как чьей-то зависти грехи,
и жизнь всё тише, тише, тише...
Теперь – стихи, стихи, стихи...
* * *
За переносицей окон
весенний свет,
вечерний свет,
серый плед.
За окнами холод,
на столько лет,
как зимний след
на земле.
На ветру машут ветры,
как сырые дожди,
как боль позади,
как ладонь – подожди.
А вдали облака,
за всем – облака,
валуны, перекат,
голубая река.
СУЕТА
Прохожие, прохожие, прохожие…
Похожие, похожие, похожие…
Похоже, что и я прохожий.
Похоже, что и я похожий.
Похоже, что и я иду –
наматываю эту череду.
У каждого своё начало,
оно качалось и кричало у причала.
Как говорят, своя пора.
Как говорят, соленые ветра.
Да только где же это, где же это «я»?
Да только где же не начатые края?
Милая, милая, милая,
да есть ли я? Да был ли я?
Мельканье лиц, как пламя спиц
велосипедных, – не туши, не туши.
Да только в лицах лиц победных –
ни души, ни души.
Лица спелые, лица бравые,
лица слева, лица справа.
Я повдоль ходил, ходил и поперек,
а вот запомнить никого почти не смог.
Который год, как дятел, всё хожу,
как эти дяди, примеряю паранджу.
Прохожие, прохожие, прохожие…
Похожие, похожие, похожие…
Похоже, что и я прохожий.
Похоже, что и я похожий.
Похоже, что и я иду –
наматываю эту череду.
СМЕНА СЕЗОНОВ
Деревья идут чередой на осенний поклон –
на закат, на закат, по ухабам обочин.
Они принимают холодное званье колонн.
Июль в каменеющих жилах окончен.
По вечным законам осенних дорог
прощанье, прощание рядом с бедою.
На листьях, в пути оброненных не в срок,
как кровью, как кровью, напишет закат клеветою...
Сомкнувшийся клин совершает осенний обряд
в бессилье времен и в безумии веры.
О смене сезонов не говорят,
а молча садятся в галеры...
Деревянный мой брат! На этой земле –
послушай, послушай, ты только послушай! –
наверно, окончилась наша аллея «але»,
наверно, окончились наши зеленые души.
Деревья идут чередой на осенний поклон –
на закат, на закат, по ухабам обочин.
Они принимают холодное званье колонн.
Июль в каменеющих жилах окончен.
КРЕЧЕТ
Посвящается В.С. Высоцкому
Удача – песня кречета
всегда звучит не так.
И вдруг – приходит в клетчатом.
Часы: тик-так, тик-так...
Удача строит глазки:
«Ах, как я рада, здравствуй!»
И барабанит сердце,
обтянутое красным.
Зацепит – и уходит...
И все свалилось к чёрту,
и барабанит сердце,
обтянутое чёрным.
Крик дикой птицы кречета
в уснувших городах
всё причитает, мечется:
«Не так, не так, не так...».
* * *
Ну что ж, ну что ж,
как на ладони медный грош,
прощаюсь я, прощаешь ты.
Разводят сонные мосты...
Ну что ж, ну что ж,
как голубей ни насторожь,
как голубей не голуби –
не звонят Спасы-на-Крови,
но звонят Спасы-на-Дроби.
Ну что ж, ну что ж,
как сторожей ни насторожь,
как ворожбу не ворожи –
душа уходит от души.
* * *
Бывает медленно и пресно
несолоно хлебать, несолоно прожить,
и счастлив тот, кто круто солен с детства,
умением шагать, уменьем быть.
И я б умел, и был той солью крепок
и раскачал стальные чудеса,
но только осень вдруг с мореных веток
осыпалась, как драная лиса.
Лежит земля, как под чужим закатом,
текут к ногам маслистые дожди.
И я стою навеки виноватый,
за то, что увидать и не уйти.
Как это просто – на игривых склонах
вставать и падать, говорить невпроворот...
Я был когда-то юным и смышлёным,
удачливым, как звон на Новый Год.
Я пел когда-то чисто и красиво,
дурашливо глядя на белый свет,
и май кружился голубым и сивым,
роняя облака в зеленый след.
* * *
И только я, и только ты.
Вот тишина осиной талией.
В сугробах снежной суеты
проталина моя, проталина.
И только я, и только ты –
моя удача и прощение.
И вдруг до боли немоты
второе снизойдет крещение.
И только я, и только ты,
и напрямик слова калёные.
И так красиво соловьи,
и так красно – восход палёный.
И только я, и только ты –
всё за плечами, за печалями.
Как долго не был я святым,
да вот – нечаянно.
КАТЕНЬКА
Парус режет воздух белым катетом,
а норд-ост всё злей, и злей, и злей.
За борт отвисает моя Катенька –
капитан любовных кораблей.
Я сейчас матрос, но слышишь, Катенька,
на валун нашла твоя коса –
слушаю команды невнимательно
и тону, тону в твоих глазах.
Пузырится пузырями моя курточка.
бьет по шее больно воротник.
Моя самостоятельная девочка,
я уже почти утопленник.
Сброшен парус, хлопанье о борт волны.
Нас по ветру, кажется, несёт.
И в глазах друг друга тонем, тонем мы
и, наверно, вряд ли кто спасёт.
Помню только хлопанье о борт волны.
Помню это больно и свежо.
Наш кораблик был приписан в порт Вины
и ни разу в море не ушел.
Парус режет, режет белым катетом,
унося из юности моей
за борт отвисающую Катеньку,
капитана тех далеких дней.
Наша мачта больше не качается
в небе невозможной высоты.
Так, капитан мой, стоит ли печалиться
о поре, где мачты и мечты?
НЕДЕЛЯ ВЫСОТЫ
Опять уходят в горы
ребристые следы
под белые соборы
в неделю высоты.
Там голос тонет в эхо,
а небо – синь морей –
раздаривает сверху
плывущих соболей.
Дай чёрту, а не богу
удачливый зарок,
и скатертью дорога
полезет под сапог.
Там горе не заплачет,
а радость – прямо в брод.
Там всё идет иначе,
там – високосный год.
Там ерунда приметы,
там верят в честность скал.
Там смотрят – бьют дуплетом,
а любят – наповал.
Там высоки и чисты
и воздух и вода.
Там человечьи чувства
без пыльного следа.
Опять уходят в горы
ребристые следы
под белые соборы
в неделю высоты.
* * *
В здоровом теле, господа, здоровый дух,
а дух спиртной – он тоже нужен.
Я после пьянки, господа, слегка припух,
но это ничего – бывает хуже.
Бывает, всё внутри горит, кипит,
и нужен активированный уголь,
на крайний случай нужен просто антрацит…
А зубы сплюньте, господа, в ближайший угол!
* * *
Полночь расступается
абажурным кругом.
Я тебя, красавица,
долго помнить буду.
Выгнутая шея
под губами тает...
Будь же ты смелее –
скоро рассветает.
Ты совсем, как осенью
ствол седого вяза.
Всё святое сбросила.
Пелена экстаза...
Недопитый вермут,
искривлённый рот...
Горячо и нервно
эта ночь пройдёт.
А утром соловьиным –
розовые стены,
и куда-то сгинут
верность и измена.
Памяти почудится
чистое и нежное.
Только жизнь закружится,
пустит всё по-прежнему...
Недопитый вермут,
искривленный рот...
Так всегда, наверное,
молодость цветёт.
* * *
Во глубине давно не стри-жена-жена-го сквера,
сидели вы, как не включенный торшер.
И я вам клялся честью офицера...
Ох, слава Богу, что я не офицер.
И, слава Богу, что я ещё не венчан.
Свободный брак – конец любых начал.
На этом свете я видел-видел женщин,
а Женщины почти и не встречал.
ПЕСНЯ БАРДОВ
Долгая песня –
кричи и держись!
Долгая песня
длиною на жизнь.
Долгая песня
у тебя всегда
поётся от сердца
и сердцем любя.
Она укрывала,
как мама во снах,
от страшных обвалов
в больших городах.
Она меня водит
на риск и на страх,
как лик богородиц
в столетних свечах.
Она нам от детства,
с ромашковых зорь,
удачей и бедствием
за горизонт.
Лохматый от ветра
мой неправильный друг,
песня не спетая
кострами вокруг.
Долгая песня
у жизни-свечи
трудней эдельвейсов
в отвесной ночи.
Долгая песня –
в нашей судьбе,
долгая песня,
спасибо тебе!
* * *
Если всё время идти против ветра,
обязательно встретишь людей,
весёлых и сильных.
* * *
Посвящается А.Д. Сахарову
Он умер, оборванный на полуслове,
как чьей-то рукою плакат,
и пусть заголовками чтит поголовье,
восполняя нехватку в строках.
А я говорю, таких не словишь,
это души с малой примесью тел,
он умер, оборванный на полуслове,
и этим сказал, что хотел.
Правда, это правда –
падчерица.
Ей родить давно бы надо
сукровица.
Зачинали в этой стати –
мука ночная,
Застонали – в результате
сука ручная.
Придавленный нашей совестью ловкой,
минуя удила Иуд,
говорил он тихо и с расстановкой,
но в каждом выдохе – пуд.
Близорукостью все поголовно страдаем,
дальнозоркость не всем дана.
Потому во все века молодая
эта очень-очень странная страна.
На этой земле, болезнью изрытой,
в борах жируют всегда борова,
а наш известный российский напиток –
в Горьком немного Сахарова.
СНЕГ
Снег, снег
падает, не слышу.
Снег, снег
мне ладони лижет.
Снег, снег
серебро листает.
Снег, снег
будто расцветает.
Взял комок из белых шуб
и будто руку твою держу,
и ладонь твоя бела,
и легка, и холодна.
Снег, снег
памятью о лете.
Кто-то ждал его.
Кто-то не заметил.
«Да» – «Нет».
Падали – молчали.
Ночь – свет.
Белые печали.
* * *
Срубленные осины
или солнце зелёной росы.
Бывает, любовь до бессилья.
Бывает, любовь до сил.
Бывает любовь до края.
Бывает любовь до поры –
это в неё играют,
натачивают топоры.
Дни прозрачным брассом
с утра плывут на закат.
Бывает, любовь по-разному,
разное говорят.
Бывает, любови – крохи,
они хрустят под шагом;
бывает – забывчивым вздохом,
бывает – большим пожаром.
Бывает, подходит вразвалку,
читает чужие стихи.
Проста, как заборные галки.
Невесты, женихи...
Бывает любовь красивая.
Бывает, как бог смесил.
Бывает любовь до бессилья.
Бывает любовь до сил.
* * *
Хрустальный мальчик разбился.
Девчонка сыграла в осколки.
Вот я и получился –
растерянный и колкий.
А в зеркале лишь моя тень,
я сам глубоко запаханный –
одним доставать было лень,
другим хватало рубахи...
ПЕСНЯ ИЗ СПЕКТАКЛЯ «БАЛАГАНЧИК» А. БЛОКА
Христос расхристанный без шарфа
стоял суровый, как мера.
Нам было бы кого на земле целовать.
Верую, Господи, верую!
Мне б игры игривые не понимать.
Мне б поджечь города холерные.
Мне бы женщину эту, как крест, целовать,
принимая руками неверными.
Зюйд, норд, ост, вест,
крест, крест, крест, крест,
зюйд, вест, ост, норд –
выбирайте невест,
милосердный милорд!
Но ушла, ушла, ушла, как слеза,
не поверила, нет, безбожнику.
А я отстал от её колеса,
у дороги стою подорожником.
ПОЛОСА НЕВЕЗЕНИЯ
Пошла полоса невезения,
вдоль проката пошла полоса,
а вокруг лишь молчат и глазеют,
отойдя на полшага назад.
И – пошел!.. И валки обжимают,
укрощая малиновый жар.
Так нас преданно обнимает
чья-то предавшая душа.
Нет ни сил, ни опоры, ни воздуха,
а конвейер идет и идет.
И надежда, как зеркало с мостика,
закачается и пропадет.
Вот и всё. Понимаешь, ты, поздно.
И уже пропоют «никогда».
Тянут профиль мой грека-апостола
через горы и города...
* * *
Посвящается А. Галичу
У каждого есть детство,
у каждого есть мама.
И нам без этого наследства –
ранняя рана.
У каждого на пороге –
родина берёзная.
И нам без этой крохи –
рана поздняя.
РУССКАЯ СОЦИАЛЬНАЯ
Выпив белый свет, как кефир,
и сердце свое скрепя,
я натянул цилиндр
и – вышел из себя.
Я посмотрел вокруг
последней злостью глаз
и разметал икру
на каждого из вас.
Я понял, кто за кем,
и понял, кто почём,
кто от Бога, кто от богем,
кто с кумом, кто с кумачом,
и где начало рассвета,
и где середина дня,
где опера, где оперетта,
где Родина, где родня...
Выпив белый свет, как кефир,
и сердце свое скрепя,
я натянул цилиндр
и – вышел из себя.
ВЕРХНЕСАДОВОЕ
Посвящается Л.
Всё просто, тут всё просто,
как пригоршня воды,
испитая без тостов,
без звона суеты.
И ото всех гонимый,
у вечности в ногах,
завалишься на спину –
и только облака.
Верхнесадовое,
Верхнесадовое,
сотня домишек далеких от бед.
Верхнесадовое,
Верхнесадовое –
ты и закат мой, ты и рассвет.
В тех окнах, как в иконах,
как в сырости межи,
по медленным законам
проходит наша жизнь.
ДИСК
или о прослушивании песен В. Высоцкого
на Ангарском перевале
Пластмассовый венец
последнего причала,
измотанный вконец,
поставленный сначала.
Для дорогих гостей
разматываю кожу
и боль своих страстей
кидаю в ваши ро....
Пардон, вы так похожи.
Лапайте!
Лопайте!
Хапайте!
Хлопайте!
Скоморох наскоморошил,
как горохом огорошил –
вот так, та-кося!
Стоеросовый взъерошен,
будто гость, да гость не прошен –
вот вам, на-кося!
А он прошелся по асфальту колесом...
Кто он – русский Прошка иль шансон?
В домах, как в кабаках,
кричу тебя, Россия,
где ходит по рукам
библейская Мария,
где извели мужей –
произвели обмылки,
где нет почти ножей,
где в изобилье вилки.
Мой вороненый диск
раскуплен, но не продан.
Благословляю риск
крестового похода.
Я буду трижды клят
и трижды благославлен –
горбатых ни земля,
ни время не исправит...
Для дорогих гостей
разматываю кожу
и боль своих страстей
кидаю в ваши ро....
ОСЕНЬ
Из желтых листьев, грусти и дождей
закружит осень последние экспромты
и унесёт, теряя горизонты,
последнее тепло последних дней.
И, кажется, земля ложится в ночь,
и, кажется, недолго жить осталось,
и некому, и нечему помочь...
Наверно, так приходит старость.
О, дальние и давние друзья,
становитесь всё дальше и всё старше,
и юность нашу, желтым занося,
кочуют ветры и ветвями машут.
Из желтых листьев, грусти и дождей
закружит осень последние экспромты
и унесёт, теряя горизонты,
последнее тепло последних дней.
* * *
Так можно и скатиться:
кто – в славу, кто – в слова,
кто – в лес по ягодицы,
кто – в зону по дрова.
Мы тянем колымагу,
как кровное свое.
Рифмую, бедолага,
рифмую бытие.
Всё прокурено
и всё затоптано.
Раскуркулено
котоновыми попками.
Всё прочитано
и всё рассказано.
Всё подсчитано
и всем отказано.
И духовные миры
пошли на брудершафт
за три баночки икры,
мохерный шарф.
И – психованная жилочка на лбу...
Ключ на старт!
Мы все летим в трубу!
* * *
Посвящается отцу
Придите кто-нибудь, как награда.
Задуйте свечи.
Спросите, чего же мне в жизни надо?
Спросите – не отвечу.
Спросите про правду и про ложь спросите,
первую и не простую,
но словами не моросите,
а – сухостоем.
Ведь была пора: страхи детские,
лампочка, мошкара… Я на руках. Отец:
«Помни: правда – это сила.
Влево, вправо – и скосило.
В тебе моя тугая кровь,
Значит, будешь жизнь бороть…»
Я смотрел во все глаза,
а он сказал и не сказал...
Земля обнялась с чернотелым мужчиной
и ветром гладит,
а мысли тянет зябкой сквозиной –
ни спать, ни сладить.
Чиркнулась неоновым светом
в темных углах ночей.
Рассмеялась безбилетно,
оглянулась тенью мелочей.
Юность – была мелодия,
взорвавшаяся массандра
у отца моего Володи,
у деда моего Александра.
ЗАЯЧИЙ ОСТРОВОК
Посвящается мне
«Человек – колеса колес»
(Уолт Уитмен)
Мой островок, ну а вокруг –
вода, вода.
Куда ни кинь, мой милый друг, –
беда, беда.
И нету ни коряг, ни льдин
и братьев нет,
и я, беляк, совсем один
на белый свет.
На нас, на зайчиков, всегда есть Дед-Мазаи,
чтоб души мальчиков не замерзали.
Но – оверкиль и льдины режут уши,
как наши души, как наши души.
Ну, а земля, как чудеса,
на нас, раскосых, искоса.
Земля, земля, как паруса…
Не помню только, кто это сказал.
Меня берет то оторопь,
то суета.
Куда ни кинь – повсюду топь
и тень креста.
Судьба – этап мой и острог,
теперь ничья.
Уже уходит из-под ног
земля, земля…
На нас, на зайчиков, всегда есть Дед-Мазаи,
чтоб души мальчиков не замерзали.
Но – оверкиль и льдины режут уши,
как наши души, как наши души.
В воде лишь верят в чудеса,
ведь мы всегда без пояса,
ведь мы – колеса колеса.
Но помню только, кто это сказал.
СКАЗКА ПРО ЕДИНОМЫШЛЕННИКОВ
Посвящается А. Терентьеву
Киту приснился синий сон
в полоску по бокам.
Приснилось, будто он влюблен,
как школьник-мальчуган.
Слова красавицы ночной,
как бабочки, летят:
«Я подарю тебе покой
и синеньких китят».
И вняв обманчивым словам
избранницы его,
проснулся добрый великан,
но нету никого...
От добрых глаз и тихих слов
остался лишь туман,
и ночь – купель счастливых снов –
упала в океан.
С тех пор наш кит и сам не свой –
подать ему жену,
чтобы была вообще такой,
чтоб не желать вообще другой,
и чтоб на коже голубой
полоску, хоть одну.
* * *
Мне вчера нагадали на картах,
что тебя другой умыкнёт,
что утопит в объятиях жарких,
а потом сыновьями изведет.
Мне вчера нагадали на картах,
чтоб забыть или лучше не жить.
Изойду сумасшедшим азартом
за тобою по свету кружить.
А ещё шепелявила старая,
чтоб не трогал чужого тепла,
что удача – собака поджарая,
а судьба – сиреневая мгла…
ВСТРЕЧА
Посвящение С. Петровой,
случайной однофамилице.
Ты говори, я слышу, говори.
Сейчас в словах такие дали!
Когда б еще снежинки-снегири
ко мне на руку стаей прилетали?
Ты говори... Когда-то нам еще
опять увидеться с тобою,
чтоб, закачавшись, думать – жизнь течёт
и медленно, и бестолково.
Чтобы вот так не отпускала боль,
которой не было разрешено присниться.
Ты говори: «Сегодня мы с тобой
на тыщу лет должны наговориться».
И снегопадами и тишиной
всё заметает… Оставит только белым,
как будто мы на тыщу лет с тобой,
прикрыв глаза, тихонечко попели.
Ты говори, я слышу, говори.
Сейчас в словах такие дали!
Когда б еще снежинки-снегири
ко мне на руку стаей прилетали?
* * *
Как будто бы сидим у краешка стола,
давно уже, без гордости и гнева.
Но вдруг степная, гибкая стрела
пронзает наши спины слева…
* * *
Сколько было зим соболиных,
сколько осени – калины.
Сколько было рук – платков,
сколько было дней – глотков.
Сколько смятых папирос,
тихо сказанного всерьез.
Сколько было рассветных клятв,
сколько было своих ребят.
Сколько было в моих сезонах
городов, дорогами расклешенных.
Сколько было начал – снегов,
учителей и учеников.
И сколько будет в глазах седин,
а в разговорах – середин.
Но разве белые пальцы рук
сжаты, чтоб их разомкнуть?
Разве прожита будет зря
юности первая наша земля?
* * *
В забывчивых глазах
коричневая сила.
Была, и нет, как страх,
была, и нет Людмила.
На то, что солнцем звал,
гляжу теперь с обрыва…
Была, и нет, как карнавал,
была, и нет Людмила.
Удачу прожитого сна
оставлю белокрылой.
Была, и нет, как жар вина,
была, и нет Людмила.
Остановившись босиком,
моя обида стыла…
Была, и нет, как соль снегов.
Была, и нет Людмила.
* * *
Я молодой и сильный,
как звёзды секущий кремень.
Мне не обойти двужильных,
не потерять стремя.
Мне б кипяток крови
не остудить – бросить
за полуночные брови,
за полуденные косы.
Земля потянулась сыто
коричневыми руками.
Было – не забыто,
будет – не за горами.
Звёзды – белые брызги
прячутся за холмами
и падают наши жизни
медленными дождями…
И пусть судьба-вселенная
щурится по-татарски,
сегодня мое время,
сегодня мои краски.
* * *
Берется тело из рук и ног,
из головы, торса, души,
и протыкается поперек
иглой с названьем «Жизнь».
И пока она – от сосков груди
до иссохшего позвоночника,
мы играем, вредим
или просто танцуем на площади….
САПЕРЫ
Если посмотреть с холма, от Панормы,
то не увидишь таких привычных для русских городов
золотистых абрисов церковных куполов.
Здесь почти не строили церквей,
здесь ставили памятники и обелиски…
Ибо этот город другой веры – веры в мужество.
Мне случай щупает кадык
и по щетине гладит...
Напарник мой вдруг вспомнил про святых,
опять свое заладил.
Мы вязнем в этой ночи, как в смоле,
и пашем врукопашную до пота.
Нас двое – против нас лежит во мгле
железная закопанная рота.
Здесь нету ни штыков, ни дымзавес,
и крик не поднимает эскадроны,
здесь просто поле тысячи чудес,
но колокол всегда готов для звона.
Мы хакаем, лопату занося,
и молча просим у земли России –
терпи, земля моя, как баба на сносях,
не дай, земля, родиться вражьей силе.
– Так, вот еще одна...
Поехали… Спокойно… Чуть ко мне…
Так, хорошо, Витёк, крутни еще два раза…
Ты посмотри, да что ж она нейдет,
да что ж она нейдёт, зараза!…
Мама! Я… Я…
Мама! Я… Я…
* * *
Настало время облаков.
Осень.
Забыться посреди веков.
Проседь.
Опять желтые виски
сжатые,
как слепому медяки
в шапку.
* * *
Кто я? Нечаянная рябь из-под крыла любви…
Мы живем на свете
в позапервый раз,
в позапервом лете,
в позапервый час.
Всё, что будет, было –
вопрос семиголовый.
Солнце жаркокрылое,
смех и слезы снова.
Всё, что вянет, снова
будет расцветать,
вечно и бескровно
падать и вставать.
Время без грима
сыграло навсегда
роль игривую –
будущую старь.
И лежит отметина
на любом из нас,
ведь мы живём на свете
в позапервый раз.
* * *
Посмотри в мои глаза
без страха.
В них блестит моя слеза,
моя правда.
В них ладонями стихи
расплескались.
Только жаль – меня таким
не узнали.
И блестят в моих глазах
росы –
это то, что я сказал,
бросил.
Это то, что я с вершин
понял.
Это то, что я прожил
больно.
Я растаю, как снега
в веснах,
и вернусь издалека
взрослым.
Я рассыплю васильки
в поле,
кто забыл меня таким –
вспомнит.
А еще в моих глазах
рассветы,
ведь зовут меня шутя
поэтом.
Можно посмотреть в глазах
разно.
Просто я хотел сказать:
«Здравствуй».
* * *
На нужной странице
открываю психологию баб.
Сначала в царицы,
потом – назад.
Сначала во всевышние,
потом – дай бог подковы.
Как бы не вышло
чего-нибудь такого.
Ты уж, господи, прости
душу грешную.
Я хотел с тобой грустить
ненасмешливо.
Я хотел с тобой стоять,
слезы капать,
но кому ж тогда плясать
в стертый лапоть?
Но кому ж тогда кричать,
эхо троить?
Но кому ж тогда встречать,
красивых, стройных?
Ты уж, господи, прости
душу грешную.
Дай сначала отцвести,
не удерживай.
* * *
Твои пальцы на щеках – листьями.
Наша встреча – море, камушки – чистая.
Я тебе наговорил детского.
Ты была в белом длинном – невеста.
Я тебя насобирал, как вербу во сне.
Я тебя нацеловал будто с радости.
Твои губы, видишь, как невеленные.
Твои слезы на щеках медленные.
Я тебя насобирал, как вербу во сне…
Но не долог на руках санный снег.
ДУША
Маме
Душа моя танцует под дождем,
разбрасывая тонкие ладони,
и медленно в дождях весенних тонет –
такой порядок душам отведён.
Душа моя танцует под дождем.
Прилипло платье, разметалась чёлка…
Душа моя, нескладная девчонка,
танцует и танцует под дождем.
Душа моя танцует под дождем,
зажмурясь, неуверенно и нервно,
как будто вспоминая танец древний,
придуманный языческим вождем.
Душа моя танцует под дождем.
В безумном исступлении мгновенья,
и, как мониста, порванные звенья
звенят, и я как будто заново рожден.
Душа моя танцует под дождем,
доверчивая тонкая девчонка –
Ах, ради бога! Ах, какого чёрта! –
она жива, пока танцует под дождем.
Душа моя танцует под дождем,
закинувши лицо свое счастливое…
Навстречу светлым переливам
душа моя танцует под дождем.
* * *
Ушла война – хромое слово
на иностранном языке,
в одеждах белого и злого,
с тяжелым сердцем на руке.
А жизнь пошла весенним садом,
и в новых винах нет вины,
и мы рождались, Александры,
победоносцы-пацаны.
Спасибо тебе, солдат!
Знаешь, просто спасибо
за рейхстаг,
за Россию!
Года летят, как лист багряный,
всё заметая сединой,
лишь на дорогу ноют раны,
да пахнут тамбуры войной…
А там, в полях, глаза подняв высоко,
как в тень прилегшие жнецы,
без вести, стороны и срока
лежат отцы, мои отцы.
* * *
Ой, не плачьте весны ветки зимние!
Лето будет резным, подосиновым,
лето будет голубое, колыбельное,
полыхать зеленым зноем, губами, пением.
Будут головы качать травы босые
после солнца-первача на покосе.
Будет соки поднимать пыль семян.
Будет правдою стоять быль-земля.
Закачайтесь весной, ветки серые!
Лето будет вином, новосельем.
* * *
В сердце моем перебои,
сердцу сегодня нечем…
Куда ж мне со слепой головой,
в какие ткнуться плечи?
Всё перепуталось в эти года,
нет ни добра, ни укора,
вот только гитара ещё иногда
глубоким своим перебором…
И только осень качает в такт
фонари у чужих подъездов
и катится жизнь как потный пятак
в своей наготе скабрезной.
Я – раз, я – первый стою на Земле,
вокруг меня покато
качается порванная параллель…
Так тяжело, ребята.
Губы свои я порассказал,
расцеловал, расшустрил.
Грубым я стал, как русский вокзал,
и, как люстра вокзальная, грустным.
То гонят года вагонные,
то молью шкафною молятся –
это я, как доска иконная,
набираю годовые кольца.
Весёлую сажень в моих плечах
смяло обвалом слева
и вынесло, кажется, на солончак,
где даже земля отболела.
Александр Петров
НАХОДКА
Подборка стихов А.Петрова под условным названием "Находка" для публикации предложена В.Соболевской (Севастополь).
Песня к спектаклю «Маяковский»
Владимир Владимирович, здравствуйте!
Я к Вам – на полкнижки.
Смотрю: лежите, напраснуете,
отфасованный машинкой.
Вы миру ставни по-своему мазали,
и сердце сглотнёт кадыком
от того, что накрепко сказано
писаным гусаком.
В тысячи слов в минуту
варились тысяча чертей,
и каждый, как надо, согнутый,
принимает читак-гостей.
Тянут гусачьи шеи –
строчки согнулись в шип –
к юбкам, джинсам, портупеям
в наш, сегодняшний жир.
Вы ушли вообще и в частности,
в частности и вообще,
причащённый своей причастностью,
освящённый святым кумачом.
Ваш лес – мучнистая соломка.
Россия – игра под рубищем.
Вы были самым громким
росчерком на белом будущем.
Радость
Радость бывает
горячей, как солнце.
Она улыбки срывает
и смеётся, смеётся, смеётся, смеётся.
Радость не знает,
кого осчастливит.
Просто она наступает,
как весна, как в ладони теплые ливни.
***
Если б я смог когда-нибудь
в людские ошибки давние
светлого дня окно распахнуть,
и тогда бы в земле вся горечь растаяла
………………
Четверостишие "Если б я смог когда-нибудь..." изначально предоставлялось В.Соболевской в составе стихотворения А.Петрова "Радость", но, судя по стилю, оно является, скорее всего,
отдельным стихотворением или фрагментом другого, и, к сожалению, не имеет последних строк - ред. СевБАРД-АФИШИ.
***
Плакала, плакала,
как росинами, Россия.
Обнимала – прятала,
не просила.
Осенью падали
волосы лесные.
Спрашивали: Правда ли?
Из весны мы?
Ты – женственная правда,
далёкая и спелая.
Похожа на помаду
нежность неумелая.
Чёрными деревьями
стоят обманы взрослые.
А я тебе поверил
радостями босыми.
Я тебя увидел
больно и свежо.
А ты – обыденная, –
цветов мешок.
А ты, игривая, –
липкие глаза –
несёшь словами-вилами
святые образа.
Но всё во мне исцелится,
всё пройдёт – не скажется.
Полдень отогреется,
полночь не отвяжется.
Никто не цвёл нетронуто,
но все блюдут умеренно –
похожие на комнаты
свежебеленые.
Смелые – затасканы,
робкие – обвенчаны,
и всё вздыхают заспанно
о не встреченном.
Слоник
Песня из спектакля по мотивам сказок нескольких грузинских писателей.
И – раз! И – раз!
Тряпичный слоник приоткрывает глаз.
И – два. Едва-едва
приподнялась смешная голова.
«Ой, это что это?» – «Трава».
«Тра - ва?» – «Трава».
«А это чего это? Голова?» – «Голова».
Слова, слова, слова…
И – три! И – три!
Попробуй тут все ноги собери.
Четыре – это столько ног,
чтоб каждый слоник мог –
и – пять – играть!
И – шесть! И – шесть!
Кто на меня попробует залезть?
И – семь! И – семь!
Летит по городу цветная карусель.
И – восемь, девять, де…
Когда ещё, когда и где
опять
нам доведётся поиграть?
И – раз… И – раз…
Хроника пикирующей секс-бомбардировщицы
А – актёры, Б – актрисы.
Извините, А и Б, –
за кулисы, за кулисы
покачаться на трубе,
за кулисы побыстрее
место лобное найти!
А что станет с Теккереем,
это – мать его ети.
А что станет с нашим братом,
разувающим глаза, –
молодая с сексоблатом! –
все вокруг как будто «за»…
Вся в ритмичном сцендвиженьи:
есть трико и нет трико…
Завтра будет в положенье
пробивная Сулико.
Ах ты блат! Идёт солдатка
на сценический престол.
Режиссёру очень сладко,
осветитель очень зол,
а швейцары – ох ты, ах ты! –
моют кости до мозгов,
и не с бухты, не с барахты –
с номерами номеров…
В кожу вечности влезают
наших душ золотари
с неисправными часами…
А – актёры, Б – актрисы. Бактрии.
Абстрактная
Который год уже на месте топчемся…
По которому пути нам идти теперь?
А по тому, где в углу сада тяжело заворочался
гружённый семечками истребитель.
Как бы помягче на колхозные хай-вей
спустить с небес обещанный Райпо?
Райпо? Посмотрите у Хемингуэя
адрес парашютного бюро.
И чтоб всего, в конце концов, хватало –
не лозунгов, а в брюхе и в башке;
была б картошечка, и ещё особая продукция Непала –
заяц, замороженный в прыжке.
Экстраполируешь, а по-простому – ой ли?
Какого нрава выйдет этот мопс?
Строили… Строили… Перестроили…
А потом пирамида – Хеопс!
Вот мне из зала конструктивно возражают,
что, мол, всего у нас – ну, как полей и рек.
Но я пока ещё одной такой другой страны не знаю,
где так вольно дышит человек.
Слух
Моим друзьям каждому в отдельности
Паду ли я под местной вестью,
как под наркозом, – пред концом,
без срока стороны и «если»,
сражённый дружеским свинцом?
Слух – Змея
переливает блёстками.
Глядит глазами хлёсткими,
играя, как подростками,
в законы темноты,
и я – уже не я,
и ты – уже не ты.
Паду ль под дружеским участьем?
Друзья мои без суеты
сложили все мои несчастья
под саван общей немоты…
Слух – Змея…
Мои ли это будут луны?
Мои ли это будут дни?
Мы вырастаем плотной клумбой,
вот только падаем одни…
Слух – Змея…
Моя мольба пускай вам будет небом,
рукопожатье – лёгким ветерком.
Мои стихи пускай вам будут хлебом,
а прокурором и судьёй – Всех Дел Нарком.
Песня к спектаклю «Остановите Малахова»
Душа на полушаге обомрёт
и упадёт на битые колени,
когда, сцепивши зубы, запоёт,
зайдётся плачем, заголосит Сирена.
Здесь души – кукиши и души – кулаки.
Но нету душ раскрытых, как ладони,
и по законам человеческой реки
вы ждите нас, неверные мадонны!
Ботиночка бы мне на микропорочке,
часы на электрическом ходу –
да жил бы ты сейчас на воле, Вовочка,
как роза в ботаническом саду.
Мы замираем в профиль и анфас,
и случай в душу всовывает рыло,
когда с небес несётся трубный глас
Архангела святого Гавриила.
***
Как я жил. А так вот и жил:
то подсиживали, то подсаживали.
Ну да что там былое ворошить –
это эксгумация заживо!
Как я жил? А так вот и жил:
то ходил с козырей, то шестёрками,
а с годами ножны нажил
и не балуюсь оговорками.
Как я жил. А так вот и жил.
Хочешь – смейся, а хочешь – поплачь.
Виражи моих ветров витражи,
как в цветной коробке передач.
Как я жил? А так вот и жил:
то – из жил, а то – на ремнях,
то дерзал, говорят, то дерзил
и разбрасывался по камням.
Как я жил? А так вот и жил.
А небытиё моё если б знать…
Просто в поле опавших крыл
время камни пришло собирать.
на главную
|
